– Семь. – Король. – Еще семь. – Король. – Король. – Семь. – Отбой. – Ага... Баста перевернула карты и переглянулась с Копушей. Та ответила своим коронным взглядом – оливки в собственном соку, без косточек. – Девятки есть? – спросила Баста. – Ну, ну, полегче! – возмутился Клещ. – Хорош болтать! Тапир шмыгнул одобрительно. Не хрен, мол, переговариваться. Все – таки, два на два играем... – Ладно, мальчики... – Баста обмахнулась картами, как...

– Хуй ее знает... – сказал Толстый. Он был бывший бандит и называл Стрелку "марухой". – Может, загуляла... – Мож, и так, – сказал Беспалый. В прошлой жизни он был токарь. Или фрезеровщик. Какая теперь разница? Он был самый старый и называл Стрелку "дочкой". – Ушла от нас, сука, – сказал Пушкин. Когда – то он был поэт и до сих пор любил выражаться красиво. Стрелку он называл "стрелкой". Трое нелюдей сидели на железнодорожной насыпи, возле...

" Здравствуй, милая... Ну вот, прошла еще тысяча лет после твоего последнего письма. В мире, должно быть, произошла масса событий за это время. Чей – нибудь ребенок, родившийся в день, когда ты поставила точку на листе бумаги, уже бегает по полу, стуча игрушечными пятками. Но мне нет до этого никакого дела. Моя любовь к тебе закрыта от остального мира янтарной пеленой, в которой трудно дышится, но долго живется. Я стал еще на тысячу лет ближе к...

5 – й километр от Города. – Милый, давайте откроем все окна? Кажется, уже можно дышать... – Давайте сначала доедем до седьмого километра. – А что там, на седьмом километре, старый вы каббалист? Черта магического круга? – Нет. Просто там начинается лес, и в воздухе меньше пыли. Он спокойно смотрел вперед, держа руку на рычаге коробки передач, в опасной близости от Ее бедра. Конвейер дороги проносил мимо глаз деревья, голосующие беспалыми сухими...

– Впервые колдунья была замечена за выполнением своих дьявольских обрядов в ночь на полнолуние после Рождества сего года. Я попрошу Джакомо, сына мельника, рассказать, что он видел... – Ваше преосвященство, я видел все так же хорошо, как теперь – вас и почтеннейшую публику. Она... Она сидела на берегу реки... – И что же? Продолжай, сын мой... – Она, с позволения сказать... выла... – Что?! – Она выла, ваше преосвященство, глядя на Луну... –...

u Во – первых, шел дождь...  Если бы дождь умел идти хлопьями, как снег, я бы сказал, что он идет хлопьями. Как иначе назвать эти тяжеленные свинцовые капли, забивающие гвозди в подоконник и взрывающиеся в лужах, покрывающие ветряночной сыпью всю асфальтовую кожу старого Города...  Во – вторых, был дом, в котором была комната, в которой был диван, на котором сидела Она – голая, пьяная и несчастная. А еще был мальчик – тоже голый,...

Москва, 9 июля 1998 года, летнее кафе на улице Арбат. Непрестанный шорох шагов, коктейль запахов, шум сотен голосов.  16 часов 17 минут, первый бокал коньяка (паленого, отвратительного на вкус и бессовестно дорогого).     – Да – с. Ну, чего ты уставилась? Не видишь – мы ку... Ладно, прошла, и хуй с ней. Девочки! А вот вам – то проходить и не стоит... Тоже прошли... Что ж... Догоняйте во – он ту гражданочку, она торопится в...

Он не раз прогонял ее, не стесняясь в выражениях. Он любил быть один, несмотря на невыносимое количество баб, вечно летящих на него с растопыренными крылышками. Но она оказалась упорнее многих, и возвращалась снова и снова. Она уже устала от разговоров и смотрела на него со скорбным пониманием обреченной. Что заставляло его снова и снова принимать ее? Что заставляло ее снова и снова возвращаться?  Воистину, пожар в доме начинается с...

Она любила субботние дни. За то, что Хозяин никуда не торопился и уделял ей почти все свое внимание. Утром, зайдя с улицы, она забиралась к нему в постель. Он, как всегда, прогонял ее на ковер, но делал это совсем не строго, так что, повозившись, она отвоевывала себе место в его ногах и лежала там, свернувшись калачиком, пока он не вставал завтракать. Тогда она бежала за ним следом на кухню и с удовольствием поглощала свою долю субботнего пира –...

Она не понимала, почему ее жалеют, хотя и привыкла к этому с самого рождения. Ее мир был не хуже того, другого, о котором она знала понаслышке. Ее миром были запахи, звуки, прикосновения. Они говорили ей о многом. Иногда они кричали ей, и тогда она закрывала уши. А еще ее миром были сны – странные, каких не видит никто на свете. Кровь, которую она слышала в себе, несла в себе чью – то память,   образы, виденные другими, далекими и близкими,...

Ей было плохо. Кружилась голова, солнце било в затылок, рука, онемевшая еще утром, порой взрывалась колокольной болью. В глазах копилась спасительная темнота, и, собравшись в кулак, прогоняла жару коротким освежающим забытьем. Она точно знала, который час, и это было ужаснее всех остальных мук. Отвратительные часы, в которых не осталось ни одной царапины на циферблате, которую она не прокляла бы, тикали, и секунды муравьями карабкались по ее...

Она была из тех ангелов, за которыми лучше наблюдать с земли. Что он и делал. Вооружившись дедовским биноклем, он подползал на расстояние запаха к сокровенному кусочку дикого пляжа, где она совершала ежедневное рождение из пены. Зачем бинокль, спросите вы. Да как же без него разглядеть пушинку на янтарной коже, пшеничный завиток волос, искру в глазах... Горсть песчинок, спрятавшихся от песочных часов там, куда до поры не заглядывает Время. Он...

Ее звали... Впрочем, всему свое время... Она была студенткой геофака и в медсестры пошла по необходимости. Тогда не спрашивали диплом, а ставили перед фактом: вот полцентнера разлагающейся плоти, и если ты в силах возиться с ЭТИМ – то – милости просим. Она оказалась в силах, и стала работать. Ей было страшно, но тогда всем было страшно, и даже главврач выныривал из пьяного отупения только для того, чтобы испугаться и с перепугу наделать добрых...