Дом в лесу. Часть 2
В следующую секунду я уже лежал на матрасе, отправленный туда хлёсткой пощёчиной.
– Облизывай, сука!
Я упрямо замотал головой. Схватившись за цепь, он легко поднял меня на ноги и что было сил пнул меня по яйцам. Я закричал так, что чуть сам не оглох, и повалился бы на пол, если бы он не продолжал держать цепь. Боль была оглушающая, немыслимая. Мне казалось, что меня сейчас вывернет наизнанку.
– Облизывай!
Собрав всю волю в кулак, я снова замотал головой. Он отпустил цепь, и я рухнул на пол, изо всех сил сжимая руками промежность. Он вышел из комнаты, но я почти не осознавал это, корчась от тошнотворной боли. Я понял, что он вернулся, только тогда, когда меня снова рванули за цепь, усадив на матрасе, и к моей мошонке прикоснулась холодная сталь.
– Облизывай, или отрежу.
Мой член и мошонка были зажаты в садовых ножницах. Глядя на меня, он сжал их, и я ощутил, как лезвия впиваются мне в кожу.
– Не надо! – закричал я в ужасе. Он надавил ещё сильнее, и я, едва не теряя сознание, увидел, как из – под лезвия выступает кровь.
– Будешь облизывать?
– Да! Да!
– Понял, что будет, если начнёшь выкобениваться?
– Да!
Отшвырнув ножницы в сторону, он схватил меня за волосы и прижал к своему паху.
– Облизывай!
Я вылизал его член и яички дочиста. От запаха, вкуса и от боли в паху меня мутило. Я словно видел себя со стороны, как во сне – с той лишь разницей, что от этого кошмара было невозможно очнуться.
Наконец он оставил меня в покое, и я скорчился на своём матрасе, забившись в угол. Он сел смотреть телевизор, а я продолжал лежать неподвижно, не смея шевелиться, и желая только одного – чтобы изо рта как можно скорее пропал чудовищный привкус. Даже боль не изводила меня так, как это.
Около полудня он принёс и поставил передо мной большую кастрюлю. Это была гречневая каша.
– Жри, – сказал он и снова ушёл к телевизору.
Ложки не было. Кое – как я принялся есть почти не солёную кашу руками, не чувствуя голода. Минут через десять он вернулся и унёс кастрюлю. Её место занял пустой ржавый таз.
– Ссы и сри.
В этот раз он не ушёл и, стоя рядом, глядел на меня, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Я медленно сел над тазом и облегчил мочевой пузырь, после чего, к своему удивлению, смог совершить и вторую надобность. Горько подумав при этом, что немалую заслугу, видимо, сыграл недавний половой акт. Он быстро унёс таз, после чего, вернувшись, швырнул мне на матрас рулон туалетной бумаги и снова сел смотреть телевизор. Я недоверчиво посмотрел на рулон и затем невесело усмехнулся – руки мои оставались скованными у подбородка.
В течение дня он ещё несколько раз изнасиловал меня, неизменно заставляя после этого вылизывать член. С каждым разом ему требовалось всё больше времени, чтобы кончить – последний раз продлился, наверное, минут двадцать. Но мой зад, видимо, уже привык к такому обращению, и боль, как ни странно, беспокоила меня всё меньше. Наконец невыносимо долгий день всё же подошёл к концу, за окном сгустилась ночь, и меня отвели обратно в клетку. Там я снова съёжился на своей тряпке, даже не пытаясь обтереть со спины и зада полузасохшую сперму. Закусив в отчаяньи костяшки пальцев, я в ужасе думал, сколько времени ещё мне предстоит провести в этом месте – голому, на цепи и в ошейнике, превращённому в кусок мяса для немыслимых сексуальных утех.
***
Дни тянулись один за другим, и каждый был почти неотличим друг на друга. Каждое утро он выводил меня во двор, где я, стуча зубами от холода, растирал своё тело под мощной струёй ледяной воды из шланга. Затем сажал на цепь в гостиной, где я сидел или лежал на матрасе, ожидая своей участи. Еда в виде гречневой каши оказывалась передо мной два раза в день, и меня уже выворачивало наизнанку при одном её виде. Но когда я однажды пробовал отказаться есть, он вывел меня во двор и высек берёзовыми прутьями так, что обратно ему пришлось волочить меня за поводок – я был не в силах передвигаться самостоятельно. Рубцы на спине, ягодицах и бёдрах заживали после этого очень долго, и с тех пор я ел всегда – иногда через силу, давясь и борясь с тошнотой.
За исключением этого и нескольких других случаев, порол он меня редко. Зато насиловал – практически постоянно. Я не представлял, откуда в человеке может быть столько энергии, чтобы терзать мои зад и рот по несколько раз в день – вплоть до восьми – девяти подходов. Я даже во сне ощущал запах его спермы, моих нечистот и гречневой каши, не говоря уже про отвратительный привкус во рту. Мой сфинктер привык к его члену настолько, что после особо длительных издевательств даже не мог сомкнуться самостоятельно. Да я и сам уже привык к тому, что меня в любой момент могут поставить раком и начать насиловать, пока я покорно вздрагиваю от его толчков и терпеливо жду, когда он кончит. Даже рвотный рефлекс у меня притупился настолько, что его член совершенно свободно погружался глубоко в моё горло – в те минуты, когда ему было лень двигаться самостоятельно, и он приказывал мне отсосать, стоя перед ним на коленях.
У него была машина, которой я никогда не видел, но слышал, как он возится с ней в гараже. Иногда он уезжал куда – то, и в эти дни я оставался в клетке, временами корчась от боли в сведённом судорогой теле. Я не знал, как его зовут и где он работает, и работает ли вообще. Весь мой мир ограничивался клеткой, грязным матрасом в углу гостиной и помывочным столбом во дворе. Единственная моя собственность – ошейник и браслеты – давно уже перестали ощущаться на теле, покрыв кожу под собой шрамами и мозолями. Мне было отказано в праве иметь даже волосы – каждую неделю он брил мне голову машинкой, и той же машинкой сбривал щетину на подбородке. Мне не оставалось делать ничего, кроме того, что было уготовано мне моим мучителем – сидеть голому на цепи и ждать, когда ему захочется в очередной раз потешить моим телом собственный член.
Постепенно я потерял надежду на освобождение. Двор покрылся снегом, который растаял под лучами летнего солнца и который потом снова вернулся обратно. Звон цепи, прикованной к моему ошейнику, был однообразен и постоянен, как и мои мысли. Да и тех уже почти не оставалось совсем. Я с трудом уже мог припомнить в своей жизни что – либо иное, нежели цепи, клетки и ошейники. Я давно уже перестал стирать и соскабливать с себя сперму, равнодушно дожидаясь ежеутренней помывки. Я всё больше превращался внутри себя в то, чем всё дольше и дольше был снаружи – в тупое, покорное животное, существующее исключительно ради хозяйского члена.
Однажды ночью я проснулся от тёплого, липкого ощущения на собственном животе, и не сразу понял, что это я сам кончил во время мгновенно забытого сна. Поняв, я испытал какое – то отстранённое удивление – я уже забыл, что и сам обладаю половыми потребностями. Через какое – то время это повторилось. Потом, уже днём, на матрасе в гостиной, я с ужасом обнаружил у себя эрекцию – к счастью, мой тюремщик находился в это время где – то в другом месте. Я даже не понимал, что меня возбудило. Но потом вдруг с необычайной ясностью представил себе женщину – обнажённую, ароматную, с упругими сосками, с истекающей соком щелью влагалища.
Руки мои были, как всегда, прикованы к ошейнику – и я, улегшись животом вниз, начал тереться членом о матрас и быстро довёл себя до оргазма. Услышав, как он возвращается в комнату, я быстро сел на лужицу собственной спермы и прикрылся ногами, чтобы он ничего не заметил. Он не заметил. И с тех пор я время от времени мастурбировал таким образом – либо на матрасе, либо уже ночью, в клетке. Поначалу я стыдился этого, но потом привык – в конце концов, каких – либо других дел у меня всё равно не было.
Лишь одно беспокоило меня в эти быстрые, стыдные минуты. Я никак не мог понять, от чего именно я возбуждаюсь, представляя себе эту женщину – от того, что чувствую я, занимаясь с ней сексом, или от того, что чувствует она, лёжа на спине и принимая в себя мой уверенный, жёсткий член. Я слишком хорошо помнил ощущение чужого члена в себе, и слишком смутно помнил ощущение своего собственного члена в ком – то другом. Но думать об этом становилось всё труднее – однообразие всего вокруг убивало всё внутри меня. Поэтому я старался побыстрее получить единственное доступное мне удовольствие и как можно скорее забыть о том, что его доставляло.
***
То утро началось точно так же, как и сотни других до него – лязг замка на дверце клетки, блаженная дрожь в распрямившихся наконец ногах, рывки поводка, ведущего меня в комнату. Но от того, что я там увидел, я едва не споткнулся и не упал – на матрасе возле стены лежал связанный голый мальчишка, на вид лет шестнадцати, и, широко раскрыв глаза, смотрел на меня, пока мы шли мимо него во двор.
Я был до того ошеломлён, что едва ощущал холод бьющей в меня воды. Машинально умываясь, я лихорадочно думал, что теперь делать. Мысли о побеге, давно уже забытые, всколыхнули мой разум. Я вдруг осознал, что за забором шумит весенний лес, что где – то там, за ним, есть другая жизнь. Может, вдвоём мы всё – таки сможем вырваться из этого кошмарного плена?
Выключив воду, он отцепил меня от столба, но, вопреки моим ожиданиям, не повёл обратно в дом. Вместо этого он вытащил из кармана какую – то тряпку – я с отвращением понял, что это ношеные трусы – и, приказав мне открыть рот, втолкнул её туда. Поверх он обмотал её скотчем прямо вокруг моей головы, и теперь я мог издавать разве что еле слышное мычание. После этого он всё – таки отвёл меня в комнату и впервые за много дней снова подвязал мои руки к потолку. Затем, подхватив извивающееся тело связанного парнишки – он был ниже меня и легче килограммов на десять – вышел из дома, и я остался один.
Постепенно я начал понимать, что он задумал. Моя догадка подтвердилась, когда они вернулись обратно – теперь паренёк шёл за ним следом, закованный в точно такие же браслеты, какие красовались у меня на руках и ногах, и влекомый всё тем же поводком, прикреплённым к точно такому же ошейнику. Рот его точно так же был обмотан скотчем, поверх втиснутой туда тряпки. Отнеся его обратно на матрас и посадив на цепь, он отошёл в сторону и, посмотрев на нас, удовлетворённо хмыкнул. После чего спокойно вышел из комнаты.
Мы смотрели друг на друга, но не могли издать ни малейшего сколько – нибудь связного звука – он, голый и скорчившийся на своём матрасе, и я, голый и подвешенный за руки к потолку. Он с ужасом смотрел на меня, и я словно бы видел его глазами себя со стороны – исхудавшего, со ввалившимися щеками, бритого наголо, усеянного давнишними и свежими шрамами. И внезапно я осознал, что он может со временем стать точно таким же, и что ужас и отчаяние в его глазах вполне могут смениться равнодушием и тупой покорностью. Я отчётливо понял, что вряд ли наш мучитель допустит когда – нибудь ошибку, и мы сможем спланировать и осуществить побег. Он никогда не забывал проверить замки на моих цепях, никогда не забывал закрыть клетку, никогда не оставлял меня раскованным или без присмотра. Мне нечем было утешить этого парнишку, даже если бы я и мог говорить. И я отвёл от него свой взгляд, безнадёжно уставившись в пол.
Услышав звук, я посмотрел на него. Вытянувшись, насколько позволяла цепь, парень зачем – то пытался подвинуть к себе ногой стоявший неподалёку стул. Я покачал головой, но он лишь мельком глянул на меня и продолжал двигать его к себе. Я понятия не имел, что он задумал, и как он собирался орудовать этим стулом, с прикованными к ошейнику руками, но я так этого и не узнал. За дверью послышались шаги, и паренёк испуганно метнулся обратно на матрас. Это его не спасло. Увидев сдвинутый с места стул, мужик мрачно посмотрел на парня и двинулся к нему. Я закрыл глаза. Я уже знал, что произойдёт. Постепенно звон цепи, испуганное мычание и шлёпанье босых ног удалились во двор, и вскоре оттуда донёсся свист розг, ложащихся на обнажённое тело, смешанный с еле слышными приглушёнными вскриками.
Погрузившись постепенно в привычное тупое ожидание, я продолжал стоять на своём месте. Свист розог постепенно стих, но они всё не возвращались – видимо, он решил изнасиловать парнишку прямо там, во дворе. Так это было на самом деле или нет – не знаю. Когда они вернулись, паренёк еле передвигал ноги, дрожа и судорожно сжимая под подбородком скованные кулаки. Всё его тело покрывали устрашающего вида багровые полосы, из некоторых сочилась кровь. Оказавшись на матрасе, он свернулся в комочек, дрожа, и в таком положении пробыл до самой ночи. Он даже не обернулся, когда насиловали меня самого – спустя несколько часов, и потом, ещё раз, с наступлением темноты.
Ночью он посадил в клетку нас обоих. Мы так и провели целый день с заклеенными ртами – сегодня он не стал кормить ни его, ни меня. Сидя в темноте напротив него, я чувствовал рядом с собой его тело, дрожащее от холода и боли. Лечь в клетке было уже негде. Не привыкнув спать сидя, я так и не заснул как следует в ту ночь – чувствуя рядом с собой такого же пленника, ощущая его запах, но не в силах ни чем – либо помочь ему, ни даже сказать ему ни единого слова.
Автор: Океан